Вампир Лестат. Страница 2

И все же это было нечто совершенно новое. Я имею в виду те крайности, до которых они доходили в своей игре, словно бросая грубый вызов обществу, – а члены этого общества, от самых богатых до самых бедных, принимали их и восхищались ими.

К тому же в рок-музыке было что-то вампирическое. Даже те, кто не верил в сверхъестественное, воспринимали ее звучание как нечто необыкновенное. Я говорю о том, как с помощью электричества можно до бесконечности тянуть одну ноту, о том, как одна гармония накладывается на другую, пока наконец вы не почувствуете, что буквально растворяетесь в звуках. Ничего подобного и ни в какой форме в мире прежде не было.

Да, я хотел оказаться как можно ближе к этому. Я сам хотел заниматься этим и, возможно, сделать никому не известную группу «Бал Сатаны» знаменитой. Я готов был возродиться к жизни.

Процесс моего воскрешения длился около недели. Я пил свежую кровь мелких зверьков, живших под землей, – любых, каких только удавалось поймать. Потом начал потихоньку выбираться на поверхность, где можно было раздобыть крыс. Теперь для меня не представляло трудности отлавливать кошек, а там и рукой было подать до настоящей человеческой жертвы, хотя мне пришлось ждать довольно долго, пока наконец я нашел то, что нужно, – человека, который убивал других смертных и не испытывал при этом ни сожаления, ни раскаяния.

В конце концов такой человек появился. Еще молодой мужчина с подернутой сединой бородой, убивший себе подобного далеко отсюда, на другом краю света, шел возле самой ограды. О, это был настоящий убийца. Как прекрасен был вкус настоящей человеческой крови!

Украсть необходимую одежду из близлежащих домов и достать спрятанные мною на кладбище Лафайет золото и драгоценности не представляло проблемы.

Кое-что меня, конечно же, иногда пугало. Запах бензина и химикатов вызывал у меня слабость. Гудение кондиционеров и рев моторов реактивных самолетов над головой казались оглушительными.

Но уже на третью ночь после своего воскрешения я с шумом и грохотом гонял по Новому Орлеану на большом черном мотоцикле «Харлей-Дэвидсон» в поисках других убийц, чтобы напиться их крови. На мне была одежда из блестящей черной кожи, которую я снял со своих жертв, а в кармане лежал плейер фирмы «Сони», из наушников которого мне в уши лились прекрасные звуки фуги Баха, неизменно сопровождавшие меня в метаниях по городу.

Я вновь стал прежним вампиром Лестатом. Я вернулся к активной жизни. Новый Орлеан вновь превратился в территорию для охоты.

За прошедшие годы силы мои утроились. Я с легкостью мог взлететь с тротуара на крышу четырехэтажного дома. Я способен был сдергивать с окон железные решетки. Мог согнуть пополам медный пенни. При желании я мог слышать человеческие голоса и улавливать мысли на расстоянии нескольких кварталов.

К концу недели у меня появился свой адвокат – симпатичная женщина, чья контора находилась в одном из небоскребов из стекла и металла в деловой части города и которая помогла мне оформить по всем правилам вполне легальные свидетельство о рождении, карточку социального страхования и водительские права. Значительная часть моего состояния, хранившаяся на кодированных счетах бессмертного Лондонского банка и банка Ротшильда, была уже на пути в Новый Орлеан.

Но самое главное, я буквально купался в новых впечатлениях и убедился в том, что все, что мне рассказывали относительно двадцатого века слышанные мною голоса, – правда.

Вот что мне удалось увидеть во время своих странствований по Новому Орлеану в 1984 году.

Темный и мрачный индустриальный мир, который я покинул, засыпая, наконец исчерпал себя, свойственные буржуазии благоразумие, осторожность и упорядоченность жизни перестали оказывать влияние на умы американцев.

Как и в старые добрые времена, до великих буржуазных революций конца восемнадцатого века, людьми вновь владела любовь к приключениям и эротическим наслаждениям. Они даже выглядели так же, как в старину.

Мужчины больше не носили, подобно Сэму Спейду, традиционный наряд, состоявший из серого костюма, рубашки с галстуком и серой шляпы. Они вновь наряжались в шелк и бархат ярких цветов, если, конечно, сами того хотели. Им не было нужды стричь волосы, как римским солдатам, и они носили такие прически, какие им нравились.

А женщины… о, женщины были поистине прекрасны в своей едва ли не наготе. Окутанные весенним теплом, одетые в коротенькие юбочки или похожие на туники платья и даже, если им того хотелось, в мужские рубашки и брюки, плотно облегающие их округлые формы, они напоминали египетских женщин во времена фараонов. Они красились и надевали золотые и серебряные украшения, даже если отправлялись в бакалейную лавку. Но даже без косметики и украшений они все равно оставались прекрасными. Некоторые завивали волосы, как в эпоху Марии-Антуанетты, другие позволяли локонам свободно и естественно струиться по плечам или коротко стригли их.

Наверное, впервые в истории человечества женщины были столь же сильны и интересны как личности, сколь и мужчины.

И все это были простые американцы, отнюдь не те богачи, которые в прежние времена обладали изнеженными манерами и стремились ко всякого рода радостям жизни и которых буржуазные революционеры в прошлом называли декадентами.

Чувственность, бывшая в прежние времена неотъемлемой чертой старой аристократии, теперь была свойственна всем. Она тесно переплелась с достижениями буржуазной революции, и теперь каждый человек имел право на любовь, роскошную жизнь и обладание разного рода изящными безделицами.

Универмаги превратились в дворцы, поражающие почти восточной красотой, где товары располагались по соседству с мягкими красочными коврами, таинственной музыкой и освещались янтарным светом. В круглосуточно работающих аптеках на стеклянных полках словно драгоценные камни поблескивали фиолетовые и зеленые бутылки с шампунем. Официантки ездили на работу в обтекаемой формы автомобилях с кожаными сиденьями. Докеры возвращались вечером в свои дома, где их ждали собственные бассейны с подогретой водой. Уборщицы и водопроводчики в конце рабочего дня переодевались в великолепно сшитую на заказ одежду.

С незапамятных времен присущие всем крупным городам мира бедность и нищета практически исчезли.

Едва ли теперь можно было увидеть, как падает где-нибудь на аллее парка и умирает от голода бедный иммигрант. Не было больше трущоб, где в одной комнатушке спали по восемь-десять человек. Никто не выплескивал помои в сточные канавы. Нищих, калек, сирот и неизлечимо больных людей осталось так мало, что казалось, будто на этих бесконечных улицах их нет вовсе.

Даже у спавших на скамейках парков и на автобусных остановках пьяниц и сумасшедших всегда были еда, чистая одежда, а у некоторых и радиоприемники.

Таковы были внешние изменения. Однако еще больше поразили меня перемены, которые стали движущей силой этого внушающего истинное благоговение потока жизни.

Так, например, нечто невероятное произошло с временем.

Старое больше не уступало место новому. Напротив, вокруг меня говорили по-английски точно так же, как и в 1800-х годах. По-прежнему была в ходу старая лексика, люди пользовались все тем же сленгом. Но появились и новые, прежде не знакомые мне выражения – «промывание мозгов», «ну чисто по Фрейду» и тому подобные, – которые тем не менее были у всех на устах.

В мире искусства и развлечений достижения прошлых веков как бы возвращались снова и снова. Наряду с джазом и роком музыканты исполняли произведения Моцарта; сегодня вечером люди шли смотреть пьесу Шекспира, а завтра – новый французский фильм.

В огромном, ярко освещенном торговом центре можно было купить кассеты с записями средневековых мадригалов, чтобы потом вставить их в автомагнитолу и наслаждаться, мчась по шоссе со скоростью девяносто миль в час. На полках книжных магазинов стояли рядом сборники поэзии эпохи Возрождения, издания произведений Диккенса и Эрнеста Хемингуэя. Руководства по проблемам секса соседствовали с египетской «Книгой мертвых».